Рассказы очевидцев. История Авы хартана Исмаиловой.
Страшные, незабываемые события насильственной высылки 18 мая 1944 года крымскотатарского народа и долгие мучительные годы издевательств, рабского труда, невыносимых мук, страданий, бесправия, бесчисленных смертей от голода, болезней и всяких бед, которые пришлось испытать нашим родителям, бабушкам и дедушкам многих не оставляют равнодушными по сей день. Человеку свойственно помнить, а пережившему многократно – ещё и тяжело говорить об этом. Рассказывая, Ава хартана менялась в голосе и часто вытирала слёзы, исполняя долг перед не дожившими соотечественниками… Нам удалось два раза записать (запечатлеть отрывками) рассказы выселения (депортации) нашего народа из уст очевидца этих событий, Исмаиловой (Шабанова) Авы Асан кызы, которые мы приводим ниже:
«Меня зовут Ава, фамилия Исмаилова. Моего отца звали Асан Шабанов. Я родилась в г. Судак. Когда мне было 6 лет, началась война. 7 ноября 2020 года мне будет 85 лет (1935 г.р.). Вот началась война. Спустя два месяца после начала войны у меня родился братик. 24 августа ему исполнится 79 лет. Мой отец был на фронте. В семье у нас было трое детей: я, сестренка и братик. Так как Судак постоянно бомбардировали, у нас не было постоянного места жительства. Потом была депортация. Нас депортировали на Урал. Нам дали 15 минут на сборы. Так как нас было трое, пока мама нас собрала, 15 минут уже прошли. Мама растерялась, взяла чашку соли, чайник воды, и мы вышли. Дома был хлеб. Мать порезала его пополам, и завернув половину, дала мне. Она сказала мне, что этого хватит, так как подумала, что нас расстреляют. Когда нас привели на указанное место, многие односельчане уже были там. Все начали спрашивать у мамы, почему она не захватила с собой ничего из одежды, ведь мы были очень легко одеты. Соседи попросили, чтобы маму отпустили домой, забрать вещи. Так как я была самой старшей, мама всегда брала меня с собой. По соседству с нами жила женщина Нефизе. По приходе домой мы увидели, что многие вещи были разбросаны. Всё, что мне попалось под руку, я засунула в мешок. Мама же, от растерянности, захватила только одеяло второй невестки. Когда мы пришли на площадь невестка, мы её звали енге-ана, увидев свою вещь, воскликнула: «Ой, это же моё одеяло!», и забрала его себе. Так мы и остались без него.
Вот мы прибыли на Урал. Не знаю, сколько семей было в одном доме. Ни у кого не было с собой даже вещей. Затем нас разместили в длинный барак, не знаю, что там находилось до нас. Что бы там ни было, люди начали строить домик (в бараке) из длинных дощечек. Построили они две комнатки, с двух сторон которого были коридоры. В эти комнатках было три семьи, был совсем крошечный домик, с маленьким коридором. В коридоре всегда было полно дощечек. Я все никак не могла понять, кто их приносил.
Мои сестра и братик ходили в садик. Я осталась дома, в школу не могла ходить, так как мне нечего было надевать. Весь день сидела у печки или помогала по дому.
Что же касается дома в Крыму, я все никак не могу еще вспомнить, потому что мы не сидели на одном месте. Пришли то ли немцы, то ли румыны. Они начали обыскивать наш дом, но так и не найдя ничего, они стрельнули из оружия по портрету отца, висевшего на стене. У нас дома был сахар, с магазина отца. Никогда не забуду один случай. Как-то меня подозвал то ли румын, то ли немец, скорее немец, дал мне кусочек сахара, а все остальное они забрали себе. Спустя два-три дня они разместились в нашем доме, поэтому мать была вынуждена покинуть его. Мы разместились в доме наших родственников. Один день в одном месте, другой – в другом. Затем мы переехали в село Ворон, откуда родом был мой отец. Там мы разместились в доме зятя. В одной половине дома жила его семья, в другой – мы. Не помню, сколько мы там прожили, но с момента переезда, я больше не слышала звуков бомбёжек. Но у нас в Судаке бомбардировали часто. Мы никак не могли искупать моего младшего братика. Только мы собирались его купать, как опять были слышны звуки самолётов, от которых мы не знали, куда бежать.
В 1947 году отец забрал нас с Урала в город Чирчик (Узбекистан). Там мы тоже разместились в бараке, в маленькой комнатке, где жило несколько семей. Еще там были чеченцы. После их ухода мы располагались в их комнатах.
Мы очень сильно и много мучились. Я никогда не забуду этих мучений, эту депортацию… Я помню один случай в поезде. В вагоне с нами были дедушка с бабушкой. В вагоне эта бабушка умерла, нам пытались не показывать этого. Её обернули в светлое покрывало, а когда поезд остановился, тело отдали, и поезд снова тронулся. Я смотрела через дверную щель, и вот через эту щель, спустя некоторое время, я увидела что-то длинное, окутанное во что-то белое, оно ехало вместе с нами, качаясь туда-сюда… Вот эта картина всё еще стоит перед моими глазами…»
(из 1-го видео от 2 сентября 2019 года)
«Мы жили в селе Ворон, Судакского района. Утром нам постучались в дверь, открыла мать. Ей сказали, что нас выселяют из Крыма (олюмге чыкъаралар). Мама взяла половину хлеба и завернув его, отдала мне. Вместе с ним она дала полный чайник воды. Затем она обернула братишку, который родился совсем недавно, в шаль, и мы, трое детей и мать, вышли из дома. Нас всех собрали перед мечетью. С собой вещей у нас не было.
Депортировали нас на Урал, в Молотовская область Красносельского района. Моему отцу и тем, кто на фронте, сказали, чтобы они после окончания войны не возвращались в Крым, так как их семьи были оттуда высланы в Узбекистан и Урал. После фронта отец поехал в город Чирчик, в Узбекистан. В результате долгих поисков он нашел нас и отправил вызов, чтобы нам разрешили поехать к нему. Так мы в 1947 году переехали в город Чирчик. Но каждый месяц мы обязаны были ставить подпись. Отца очень задевало то, что он оказался в таком положении, пройдя всю войну. Но за каждое неверное слово могли дать 25 лет тюрьмы. Отец плача вышел с этого кабинета. Вот такие дни мы прожили…»
(из 2-го видео от 15 мая 2020 года)
Харахады А.М.,
младший научный сотрудник ГБУ РК КМКИН
